Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Может, останешься? — шёпотом спрашивает тётя.

— Ой, дома уборки… Как никогда. Поеду. Настасью Сергеевну надо искать. Ипатов сказал, она на какой-то остановке дежурит. Ай… Вместе справимся, до утра, надеюсь.

Из рюкзачка Снежаны на белую скатерть падают три бумажки — верное средство усмирения тёти.

— Ой, не надо. Забери, — возмущается, но на самом деле лишь для порядка, Наталья Лазаревна. — У тебя свадьба, и диплом на носу. Перестань, родные же мы.

— Отвянь. Мне так спокойнее. А свадьбу Серёжа оплатил сам. Всё. Даже платье моё. В понедельник не успела толком примерить, увёз в Гродно.

— Как?

— Вот так. Приказал не толстеть. А я у тебя объедаюсь. Приедет завтра, может, заскочим к тебе, но не обещаю. Он на день только.

— Как? Почему ты на занятиях пропадаешь, а он в универе не появляется? Что за порядок такой?

— Вот такой. Иди Мишу посади на диван. Чего надрываешься? Он хоть и тощий у меня, да не невесомый. Всё. Некогда мне рассиживаться, тем более скоро твой коротышка пришлёпает. Вдруг конкуренцию тебе составлю?

Вновь приблизившись к братишке, Снежана целует его волосы и гладит по щеке:

— До свидания, моё солнышко, до завтра.

Солнышко вновь сияет, укрывая принцессу невидимым покровом своей любви.

II

Санька явился в дом Натахи за полночь. Окосевшим взглядом выразил возмущение, потому что слова ему уже не подчинялись, и осел на пол в крохотной прихожей. Эксклюзивный галстук был закинут на правое плечо, голова клонилась к левому. А Натаха надула второй подбородок и заверещала милицейской сиреной.

День выдался для Саньки нервным. Маленький директор пялился на дверь кабинета большего и, проникая сквозь дверную броню, третьим глазом шарил по стеллажам. Роковая папка из красной кожи всю историю жизни «Икара» лежала на третьей нижней полке в стопке затёртых картонных скоросшивателей. Новая секретарша Лена, оскалив теснящиеся в челюстях кривые зубы, задавала один и тот же вопрос: «Кабинет открыть?» Санька не соглашался, закрывая третий глаз, выбегал из стеклянной приёмной и запирался в своём кабинетике. Но и запертая, красная папка не давала ему покоя. Загрузившись в оперативную память мозга, папка сама по себе выпрыгивала со стеллажа и порхала по воздуху, раскрывая бумажный веер чёртовых документов. Нарастающее напряжение Санька снимал стаканом виски, просиживая в бассейне ютубовских роликов.

Эксклюзивный галстук, который сейчас был перекинут через правое плечо, появился у Саньки на пике любовной драмы, когда юная продавщица книжного магазина отменила их свадьбу. Первый зам, Ипатов, в ту пору тоже готовился к свадьбе, но в драму так и ни вляпался, как ни подталкивали его сотрудницы. Каждый день кто-нибудь из активисток женской половины «Икара» смущал его вопросами об избраннице, отчего лицо его напрягалось и на щеках проступали алые пятна. В ответ Александр Ильич пожимал плечами, улыбался и не произносил ни слова, страшась заикания. Провал в информационном поле сплетен не давал сотрудницам покоя. И в конце концов по крупицам, собранным по сусекам, они воссоздали образ будущей супруги первого зама: породистая интеллектуалка с фигурой Софи Лорен.

Но реальная Ипатова их разочаровала. Александр женился на немолодой воспитательнице детского сада с сухим длинным телом и простым лицом. Антонина Семёновна, так звали избранницу, вступив в брак, погрузилась в дела мужа и оставила свои. На пороге весны дети остались без воспитательницы, а «Икар» укрепился новым советником вне штата.

Ещё перед свадьбой своего первого зама Янович почуял неладное: невеста Ипатова выдавала совет за советом по руководству бизнесом и пересказывала своё видение теории капитала. А после бракосочетания и того круче — Ипатов полюбил лесть, стал раздражительным и на каждой планёрке высказывал колкие замечания. Янович всё меньше делился с ним соображениями и всё больше наблюдал и слушал, предвкушая разговор о главном, о Тоне, который не заставил себя ждать.

Первый летний выходной сотрудники «Икара» решили провести семьями в лесу. Тоня читала стихи вслух, не наизусть, нет, погружая здоровенный свой нос в маленькую толстую книжицу, а сотрудники «Икара», как муравьи, копошились на шашлычной поляне. Янович, нанизывая куски мяса на шампур, бросал исподлобья взгляды на декламирующую вирши супругу Ипатова и готовился к решительной схватке с её мужем.

А на следующее же утро Александр Ильич, поправляя галстук и покашливая, согласовывал с директором должность для своей одарённой жены. Янович не перебивал, наслаждаясь слабеющими интонациями и жидкими аргументами сбитого с толку друга, и, выждав момент, задал короткий вопрос, который заставил Ипатова побагроветь.

— Что значит «чем будет заниматься»? — вскричал Ипатов. — Она жена собственника! Может договора заключать, может компьютер освоить, бухгалтерию возглавить, — вопил он, размахивая руками у окна директорского кабинета.

— Если Тоня может заключать договора, почему она десять лет горшки мыла? — впившись взглядом в покрасневшее лицо первого своего зама, почти прошипел директор.

Ипатов рванул ворот новой запредельно дорогой рубашки и выскочил за дверь. Никто не мог заставить директора пойти на компромисс. До конца недели проигравший битву первый зам выпускал пар на подчинённых.

III

Сон стареющей любовницы не такой уж крепкий. Даже если она целый день провела на чистом воздухе: то в огороде копала, то дорожки кладбищенские мела.

Лера вздрогнула — в стекло ударил дождь. Сны детства исчезли, как майское солнце. «Как будто и не было ничего», — подумала забытая в деревенской глуши дочь профессора и укуталась в плед, хранящий прикосновения маминых рук. Стало как будто легче. Но одиночество, пронизав старые ворсинки, добралось-таки до сердца и сдавило его. «Вот и постарела. Вот и не успела…» — призналась себе Валерия. Цифра «тридцать семь» наводит на неё ужас. «И простить меня некому. Мама… Ты бы простила. Я не понимала, как же ты мне нужна, я хотела рассердить тебя. Ты должна была любить меня больше всех, больше отца, а ты больше всех любила… всех, особенно Альку. Его нежнее… Как же он вырос, мама. Мечтает стать знаменитым, как дед. Когда он сдал первый экзамен, на отлично конечно, то спросил: «Как звучит «Дятловский Александр Болеславович»? Не хуже, чем Дятловский Николай Николаевич?» Я папины награды перечислила и звания. И Алька сказал — не отстанет. И он не шутил. Упёртый такой. В кого? Слава обижается, говорит — я насаждаю культ своего отца. Ребёнок даже фамилию сменил. А Слава? Он вовсе не Кисель, а Броневой, как и его влиятельный тесть…»

Воздух стал сырым. Надо затопить печь или камин. Но Лера только сжалась в комок. Какая разница, тепло ли, зябко ли, если совесть опять устроила пытку? После смерти отца не было и дня, чтобы Лера не корила себя. Последний разговор с отцом превратился в чёрную дыру, которая питалась радостью её жизни. Мама не упрекнула свою дочь ни разу, хотя и не простила себя. А он ушёл, сбежал и не простил никого.